Только не|мы - Игорь Толич

делал затяжку, проявлялись желваки, отчего лицо его делалось нервным, но не отталкивающим.

— Но как же мать может не любить своего сына?

Он молча посмотрел на меня.

— Я был ей неродной. Она решила взять ребёнка из детдома, потому что отец очень хотел детей. А потом отец умер.

Привалившись к гранитному ограждению, Тони курил и глядел куда-то мимо меня. Я не знала, что сказать. Пожалеть? Я уже пробовала, ничего хорошего не вышло. Сменить тему разговора? На какую? Я сама подвела нашу беседу к неудобной ситуации.

— Илзе, почему у тебя такой вид, словно ты готова расплакаться? — обратился ко мне Тони и вновь одарил меня своей снисходительной улыбкой.

— Это из-за ветра. Я просто подумала, что…

Внезапно Тони схватил меня за ворот шубы и подтянул к себе. Наверное, я бы испугалась, но он тут же отпустил. Этот резкий порыв окончательно растоптал моё самообладание. Ещё чуть-чуть, и я бы впрямь разревелась.

— Может, нам стоит куда-то зайти погреться?.. — в полной беспомощности предложила я, чувствуя, что гнёт, какой-то невидимый, но ужасно тяжёлый, давит на нас обоих.

Мы стоим одни. Вокруг — ни души. Ночь. Холод. Проезжают машины, таксисты сигналят, привлекая наше внимание, но мы не двигаемся. У меня трескаются губы от холода, оттого, что я часто их облизываю, но делаю только хуже. Тони поджигает новую сигарету. Он не хочет уходить. А я не хочу, чтобы он уходил. У меня будто бы отняли право покидать его прямо сейчас, потому что ему сейчас очень больно.

— Илзе, — произносит он с нежностью, с какой произносил моё имя Макс на нашей свадьбе.

Тогда мы были счастливы. Сейчас мы чужие. Сейчас мне ближе человек, о котором я почти ничего не знаю, но бесподобным образом у этого человека получается выразить в четырёх буквах прибалтийского холодного имени больше тепла, чем отдаёт мне песцовая шуба.

— Илзе…

Тони аккуратно коснулся моей щеки пальцами, каким-то чудом устоявшими перед морозом. Он помедлил, а затем наклонился к моему лицу. На несколько секунд наши губы совпали в поцелуе. Я прекратила дышать, но почти сразу выдох стянул мне горло, и пришлось отстраниться так же резко, как до этого Тони хватался за серебристый мех воротника, как сжимал и разжимал мою ладонь в такси. Я дёрнулась назад, на полшага.

— Нет, Тони, ты неправильно меня понял. Я только хотела помочь…

— Помочь?

Он должен был меня возненавидеть за этот отказ. А я, по-хорошему, не должна была ничего объяснять. Я должна была сохранить гордость, показать, доказать, что никому не позволю обращаться со мной легкомысленно. Но Тони никак не проявил ненависти. Он, похоже, и не расстроился совсем. А меня грызла обида за то, что хочу и тянусь к одному, а поступаю абсолютно иначе. И нет никакой логики, чтобы примирить то и другое, чтобы объяснить, почему я до сих пор стою рядом с мужчиной, чьих поцелуев не хочу, но при этом страстно желаю поцеловать.

— Понимаешь, — сказала я, — мне подумалось, что тебе не надо оставаться одному. А ещё я подумала… Что ты можешь помочь мне лучше понять моего нового героя романа. Мне показалось, у вас есть общие черты. Знаю, звучит странно. Но с писателями так бывает.

— Как его зовут?

— В том-то и дело, что я не знаю… У него есть личная трагедия. Но сильный характер не даёт ему раскисать. Он решительный и напористый. Я подумала, может, его назвать Тони? — призналась я и тотчас пожалела.

Разве можно вот так прямо открывать подобные вещи? Я ни с кем, никогда не обсуждаю свои произведения, объясняя тем, что сырые работы — это слишком интимно, никто не должен повлиять на моё видение собственной книги, а уже законченные книги обсуждать бессмысленно — у всех обязательно сложится собственное мнение, и о нём глупо спорить. Никто не поймёт книгу так, как её автор, но также никто не поймёт книгу, как каждый читатель в отдельности. Потому любые разговоры пусты.

— Ты давно пишешь книги? — спросил Тони, и я уловила в его вопросе сочувствие.

— Со школы. Я всегда писала.

— У тебя не было друзей?

— Почему же не было? — возмутилась я. — Были, но… Знаешь, писателями становятся не потому, что одиноко и паршиво, не потому что хочется кому-то что-то рассказать, а некому!

— А почему же тогда?

Я только сейчас поняла, что повысила голос. Сейчас — когда Тони задал вопрос поразительно тихо, а я едва услышала его из-за собственного крика.

— Потому что писателями рождаются. Это как потребность…

— Чушь.

— Никакая это не чушь! — прогремела я уже специально.

— Чушь, — вновь повторил Тони совершенно беспристрастно, будто не пытаясь задеть, однако я была задета. — Назови своего героя Илзе.

— Что?..

— Ты слышала, — Тони вновь закурил, а я настолько возмутилась, что готова была выхватить у него сигарету и сделать с ней что-то ужасное — ткнуть зажжённым угольком в лоб Тони, чтобы он замолчал, или прожечь ему пальто.

Но я стояла, будто окаменев, облитая оскорблениями, в которых не было ничего оскорбительного, но чувствовала, что меня сейчас буквально раздели догола, содрали кожу, вынули сердце и прервались на перекур.

— Тони, зачем ты так говоришь со мной?

— Как?

— Так… так… так нахально! Цинично! Лакейски!

— Илзе, — сказал Тони ровно и безэмоционально, — ты кричишь, потому что я прав. Ты сама видишь в своём герое себя. Так почему бы тебе не назвать его своим именем? Ну, или есть мужские аналоги?

— Хватит говорить чепуху.

— Хочешь сказать, я ошибаюсь?

— Ошибаешься.

— Хорошо. В таком случае, если я ошибся, поцелуй меня.

— Ни за что, — я отошла ещё на полшага и чуть не оступилась о край тротуара.

— Ну, давай, — настаивал Тони, — иначе тебе придётся признать мою правоту.

— Это нечестно. Я должна ставить условия.

— Почему? Потому что красивая блондинка привыкла к тому, как за ней стелется шлейф готовых на всё поклонников?

— И снова ошибаешься.

— Значит, теперь с тебя два поцелуя.

— Я не собираюсь целоваться с тобой.

Тони, улыбаясь, стал приближаться.

Я, может, и хотела бы попятиться назад, но дальше находилась проезжая часть, и угодить под машину не входило в мои планы. Вместе с тем в планы мои больше не входило отталкивать Тони. Я всем видом показывала ему, что оттолкну, что ударю, начну ругаться — пусть только попробует вновь меня тронуть. Я не просто оболью его гневом, но могу даже в реку швырнуть — настолько я зла.

Однако внутренне я приготовилась целовать его с жаром, по-настоящему, наплевав на то, кто он, и кто мы друг